Можете на меня положиться - Страница 13

- Ну слава Богу, ты пришел. - Это, конечно, был Завражный. - Иди ко мне, тут в приемной для тебя материал сидит.

- В каком смысле "сидит"?

- В прямом. Пришла женщина, ждет уже целый час, желает говорить только с тобой. У них там какой-то скандал, посмотри, может, как раз и сделаешь мне кусок.

- Глеб! - взмолился я. - У меня похороны через час и еще тысяча дел. Пусть Протасов займется, а?

- Игорь! - ответил он мне в тон. - Мне позарез нужен на следующие выходные твой материал, а не протасовский! И потом - человек пришел за практической помощью!

- Сразил, - сказал я, - давай ее сюда.

Это была банальная история коммунальной склоки. Со страшным концом.

Передо мной сидела пожилая седоволосая женщина и без особых эмоций рассказывала про свою жизнь. Она библиотекарь, ей пятьдесят восемь, у нее есть сын, молодой сын пожилой женщины. Она родила его в тридцать семь, без мужа, которого никогда не было. Это было сказано просто, в порядке информации, но я-то знал. почем идет такая простота.

Самую большую комнату в квартире занимал некто Кононенко. Хронический алкоголик, инвалид второй группы, состоящий на учете в психдиспансере. Насколько я понял, это был тот тип психически больного, болезненные проявления которого никогда почему-то не вредят ему самому. "Я - дурак! любил куражиться Кононенко в подпитии. - Всех могу порешить, и ничего мне не будет!" Два десятка лет прожила Нина Николаевна Кожина в постоянном ожидании, что еще может выкинуть ее сосед. А Кононенко не стеснялся ни в выражениях, ни в действиях. Я заметил, что Кожина избегает давать оценки, старается передать только факты, и уже это одно импонировало мне. Но из ее рассказа Кононенко вставал перед моими глазами: садист, циничный пакостник и при этом мелкий трус.

Подлец издевался изощренно, не оставлял следов, а происходило все без свидетелей: соседка из третьей комнаты, проводница в дальних поездах, неделями не бывала дома. В исполкоме сочувствовали, поставили их с сыном на очередь. Предложили Кононенко отдельную квартиру где-то в новом районе, но он гордо отказался: "Мне и тут хорошо!" По закону психически больному полагается отдельная площадь, но нигде в законе не сказано, что надо предоставлять ее насильно... Меняться в квартиру с таким соседом никто не хотел.

Шли годы. Сын Кожиной ходил в ясли, потом в сад, в школу, поступил в институт, в этом году перешел на пятый курс. И всю жизнь он видел рядом с собой Кононенко. Кононенко, без стука врывающегося в их комнату. Кононенко, выливающего суп, сваренный матерью, в уборную. Кононенко, оскорбляющего его мать площадными словами. Два месяца назад, вернувшись домой после занятий (Нина Николаевна была в это время на работе), он после каких-то слов, сказанных соседом, ударил его по голове сковородкой. После чего сам вызвал "скорую" и милицию.

Кононенко остался жив. У него был проломлен череп и оказалось тяжелое сотрясение мозга. Сейчас следствие закончено, дело передано в суд.

- Я все понимаю, мой сын виноват, никому не позволено бить людей по голове, - сказала она. Но не удержалась и добавила: - Даже таких...

- Но неужели, - спросила Нина Николаевна, помолчав, и я понял, что это то, ради чего она пришла ко мне, - неужели его будут судить как обычного, рядового хулигана?

Эта женщина нравилась мне все больше. Не знаю почему, но я верил каждому ее слову. И еще я понял, кажется, главное: не снисхождения сыну просила она. Она хотела сейчас того, чего ей так не хватало все эти долгие годы, - людского участия.

- Я приду на суд, - сказал я. Хорошо, что Завражный не согласился отдать это дело Протасову. - Когда назначено?

- Пятнадцатого июня.

Перед уходом Кожина раскрыла сумочку, извлекла оттуда зеленоватый листок бумаги и не слишком бережно подтолкнула его ко мне через стол. Это был ордер на получение двухкомнатной квартиры - опоздавшее счастье. В глазах у нее стояли слезы, но она так и не заплакала.

Я проводил ее до выхода, а потом заглянул к Завражному. Эмоции эмоциями, а дело делом.

- Отменяется, - сказал я. - Вернее, откладывается. Суд через месяц.

- Ладно, подумаем, - сказал Глеб. - Но ты помни: я с тебя не слезу.

В этом у меня не было никаких сомнений.

Часы показывали четверть первого. Я прикинул, что к моргу мне уже все равно не успеть, а если ехать прямо сейчас на кладбище, то, пожалуй, всех обгоню. Я решил использовать это время для одной небольшой рекогносцировки.

По будним дням в такой час возле пивных баров очереди не бывает. Одинокий привратник скучал за своим деревянным прилавком. Он был грустен, потому что на улице вёдро и за его спиной совсем мало висит на вешалках, а в жестянке звенит и того меньше. Швейцар - это такой человек, который радуется плохой погоде.

- Отец, - сказал я ему задушевно, - Серега сегодня работает?

- Смотря какой, - ответил он лениво.

- Официант.

- У нас три Сереги. И все официанты. На выбор! - Он засмеялся жиденьким смехом.

Я растерялся. Почему-то такая простая возможность не пришла мне в голову.

- Ну-у.. - начал я, судорожно пытаясь что-нибудь придумать. - У него еще такой чемоданчик с цифровым замком!

- Это Горелов, - сказал швейцар и тут же посмотрел на меня подозрительно: - А он тебе зачем? Я уже врал совершенно вдохновенно:

- Киряли у него позавчера, а бабок не хватило, так я ему часы свои отдал. Вот, привез теперь, надо получить.

Взгляд швейцара потеплел:

- Иди на второй этаж, он там сегодня работает.

Я пошел к лестнице, стараясь повернуться к нему так, чтобы он не увидел у меня на руке часы.

В зале я постоял минуту при входе, ориентируясь в обстановке, потом выбрал себе официанта постарше, чтоб наверняка не ошибиться, и спросил деловито: