Можете на меня положиться - Страница 50

Ого, Марат, оказывается, рассуждал так же, как я! Кому же тогда принадлежала идея? Старикову? Не похоже! Неужели все-таки Медуза-горгона, прекрасная Елена Сергеевна?

- Я так думаю, что он этот дом ищет, - заметил Стариков.

- Сюда он не сунется, - уверенно ответил Марат. - Увидит машину и не сунется. К тому же ему сейчас больше всего хочется к телефону поспеть, дать в своей газетке отбой.

Надо же, поразился я, все знают! И ведь вот что удивительно: они меня здесь, кажется, ждали!

- А если все-таки сунется? - продолжал упрямо настаивать Стариков.

- Помнишь, Шура, что в таких случаях говорил Санчо Панса? Что камнем по кувшинчику, что кувшинчиком по камню - кувшинчику все едино.

- Ты, что ли, будешь... по кувшинчику?..

- Вместе будем, Шура, вместе. Дело-то общее. Заварили - надо расхлебывать.

Я стал потихоньку ретироваться.

Оказавшись наконец в безопасности, на одном из заброшенных участков, я приткнулся к забору и попытался спокойно обдумать свое положение. Следовало признать его довольно-таки пиковым. Прямо скажем - дрянь положение. Конечно, на войне знать замыслы противника очень важно. Но не менее важно уметь это использовать.

Итак, к машине мне нельзя. Выбираться из поселка пешком? А если они спохватятся, что меня что-то долго нигде нет, и поедут по дороге? Попытаться угнать машину Старикова? Это был бы самый роскошный, киношный вариант, но, к сожаленью, Не то, чтобы открыть и завести чужие "Жигули", даже при том, что я в принципе знаю, как это сделать, без должной сноровки уйдет слишком много времени, а у меня его нет. Спрятаться, затаиться? Но прав этот чертов Марат: я должен в самое ближайшее время оказаться у телефона, а лучше всего, прямо в редакции.

Последний вариант: колотиться в дома, прося помощи? Ой, маловероятно, что я, чужой человек, найду здесь, на ночь глядя, охотников идти воевать неизвестно с кем, неизвестно за что. И тут я вспомнил про Сергея Уткина.

Через несколько минут я задами оказался у его дома. На то, чтобы объяснить ему ситуацию, потребовалось всего несколько минут. Большого энтузиазма моя просьба у него не вызвала. Но он выслушал молча и хмуро сказал:

- Посидите тут, сейчас за ребятами схожу.

Скоро он вернулся с высоким неразговорчивым парнем, выбрал из поленницы в углу двора три крепкие палки, раздал нам по одной и скомандовал:

- Пошли.

И ничего не случилось. Мы просто подошли к машине и сели а нее, стуча палками. Вероятно, Семен с Филькой, оставленные в засаде, просто не рискнули к нам подойти.

Я быстро развернулся и подвез ребят к дому.

- Спасибо... соловей... - сказал я Сергею, крепко пожимая ему руку.

- Чего? - не понял он.

Отъезжая, я подумал, что обязательно надо завтра же, на официальном бланке, послать на завод письмо с извинениями. Правда, придется попотеть над формулировочками.

Машину подбрасывало на ухабах. Я торопился, совершенно не чувствуя себя в безопасности до тех пор, пока не выскочу на шоссе. Наверное, оттого я так обрадовался этому неизвестно как возникшему из сумерек гаишнику, который светящимся жезлом подавал мне знак остановиться рядом с его мотоциклом. Тормознув, я полез из машины, на ходу доставая документы, готовясь привычно оправдываться, сам еще не зная в чем, показывать удостоверение, объяснять, что жутко тороплюсь в редакцию, тем более что на сей раз это было сущей правдой. И тут меня словно кольнуло, да так, что я замер в нелепой позе, держась рукой за дверцу: откуда взялся здесь, в этом Богом забытом месте, да еще в столь поздний час, одинокий инспектор ГАИ?

И так я стоял, чувствуя, как вдоль позвоночника моего бежит струйка пота, сжимая липкой рукой документы, проклиная себя то ли за излишнюю подозрительность, то ли за излишнюю нерешительность, отчаянно надеясь, что все мои смешные фантазии - результат нервного перенапряжения прошедшего дня, а гаишник шел ко мне, улыбаясь какой-то чересчур широкой улыбкой. Я понял, что надо бежать, сделал движение, чтобы метнуться обратно в машину, и не успел. Рука моя мгновенно слетела с двери и оказалась зажата в какие-то тиски. То же случилось со второй. Я почувствовал, как с плеч мне сдирают куртку, да так ловко, что я оказываюсь как бы спеленут ею. Потом я понял, что меня очень быстро несут по воздуху мимо потерявшего улыбку гаишника куда-то вперед, сквозь сумерки, за поворот дороги. И первое, что я увидел за поворотом, были синие "Жигули", третья модель с номером 79-77.

Потом я увидел рядом зеленый фургон Старикова. Потом (вероятно, я увидел все это одним махом, но называю в том порядке, в каком доходило до моего сознания) на фоне тускнеющего неба громаду грузовика, нелепо перегородившего улочку. Десятка полтора неясных в сумерках, да и со страху, серых фигур. Еще несколько машин, кажется "Волг", сгрудившихся в боковом проходе между домами. И наконец, будучи опущен на землю, я увидел перед собой светлый лик старшего оперуполномоченного Московского уголовного розыска капитана милиции Николая Сухова.

Я и сейчас затрудняюсь описать вам две вещи: свое состояние и выражение суховского лица.

- Так, - сказал он, и я понял, что Сухов поражен, пожалуй, не меньше моего.

Из темноты выдвинулся вперед некто высокий, адресуясь к которому Сухов произнес почтительно:

- Это из газеты... Тот самый, я вам докладывал...

Я почувствовал, что меня больше не держат. Высокий подошел ближе, спросил сурово:

- Как вы здесь оказались?

Руки у меня маленько тряслись, губы дрожали, и говорил я сбивчиво, но слушатели были понятливы. И когда грузовик, грозно взревев, стал разворачиваться и обдал нас светом фар, я заметил, что Сухов и его высокий начальник улыбаются. И я вдруг понял ясно, что это они не надо мной. Что люди только что сделали трудное, важное да и небезопасное дело. И что я им рассказываю про то, как со мной тоже обошлось все благополучно: не они стоят в молчании вокруг моего трупа, а я стою перед ними живой-здоровый, разве только напуганный, и говорю без умолку. Что на их лицах просто-напросто улыбка облегчения.